За 35 лет после окончания Второй мировой войны Америка снизила долговое бремя вчетверо. Почему повторение этого опыта сейчас невозможно, чем грозит раскручивание долговой спирали и кто в США может решиться на дефолт по госдолгу
В августе 2025 года долг федерального правительства США преодолел рубеж 37 трлн долларов и достиг 123% ВВП. Долг растет по экспоненте: если в 2000-е годы один триллион долларов прибавлялся к американскому госдолгу в среднем за 716 дней, то в 2010-е — за 331 день, а в текущем десятилетии уже за 150 дней.
Какие возможны пути решения проблемы американского госдолга? Успешный опыт этой страны после Второй мировой войны, казалось бы, дает подсказки. Тогда проблема была решена за 15‒20 лет и не возникала в течение нескольких последующих десятилетий. Могут ли США сейчас, используя прошлый опыт, снизить уровень госдолга (в отношении к ВВП) или хотя бы замедлить его ускоряющийся рост?
К концу войны госдолг США достиг 119% ВВП, но снизился до 52% ВВП к началу 1960-х и до 32% ВВП к 1980 году (см. график 1). Основную роль в этом сыграли три фактора: реальный рост экономики, инфляция потребительских цен и умеренная бюджетная политика.
Экономический подъем в США, несмотря на реконверсию военного производства, начался сразу после войны благодаря потребительскому буму, восстановлению Европы за счет американских кредитов, массовому распространению технологических нововведений не только в производстве, но и в домашнем хозяйстве. Росту также способствовало значительное повышение образовательного уровня населения и мощный приток трудовых ресурсов в экономику. Как результат, в 1946‒1980 годах она росла с долговременным среднегодовым темпом 3,7%.
По окончании войны в США был отменен контроль над ценами, и сразу же последовал всплеск инфляции до 28% всего за два послевоенных года. Это заметно сократило долговую нагрузку, так как номинальный процент не был проиндексирован по инфляции. В годы войны Федеральная резервная система (ФРС) поддерживала расходы правительства через контроль над процентом и вернула независимый статус только в 1951 году, когда было подписано соглашение с Федеральным казначейством. Инфляция затем была низкой (в среднем 2,4% в год) вплоть до начала 1970-х, после чего последовал новый всплеск, спровоцированный нефтяными кризисами и ростом цен на энергоносители.
Бюджетная политика до середины 1960-х была умеренно-консервативной, несмотря на доминирование в умах американских экономистов послевоенного времени кейнсианских идей о пользе активной бюджетной политики. Это неудивительно, поскольку дележ государственного пирога осуществляют не кабинетные экономисты, а политические функционеры, имеющие свои предпочтения. В 1946‒1960 годах конгрессмены 7 раз из 15 голосовали за профицитные бюджеты. Корейская война 1950‒1953 годов финансировалась за счет налогов, то есть госдолг не увеличивался, как это происходило во время предыдущих войн, которые вели США.
Интересный феномен в послевоенной динамике американского госдолга — стабильность реального, то есть дефлированного по индексу цен, долга в период 1947‒1980 годов. Как показано на графике 2, в эти годы он незначительно колебался около значения 3,2 трлн долларов в ценах 2024 года. Ни о каком таргетировании реального госдолга никогда не заявлялось, но по факту подобная политика проводилась более тридцати лет. Год от года выстраивался динамический баланс в изменениях процентных и непроцентных расходов таким образом, что реальный госдолг стабилизировался.
Одна из возможных причин бюджетного консерватизма того времени кроется в низком уровне поляризации в американском политикуме в годы войны и после, в 1940‒1980 годах. На графике 2 показано, что значение индекса политической поляризации Пула — Розенталя, измеряющего межпартийные расхождения при голосованиях в Конгрессе, было низким и относительно стабильным примерно в том же периоде, когда был стабилен реальный госдолг. Это может косвенно отражать тот факт, что бюджетная политика тогда не использовалась в качестве инструмента в межпартийном политическом противостоянии.
До 1980 года американское государство было налоговым в том смысле, что существовало в основном за счет налоговых поступлений в бюджеты разных уровней. Заимствования использовались федеральной властью в исключительных случаях для финансирования широкомасштабных войн: Войны за независимость (1775‒1783), Гражданской (1861‒1865), Первой и Второй мировых. Американское государство погашало свои долги в мирные периоды, отказавшись, например, от идеи использовать заимствования для смягчения сурового и длительного экономического кризиса 1893‒1897 годов. Однако Великая депрессия вынудила правительство США отвергнуть догму сбалансированного бюджета. Кейнсианская модель экономической политики, утвердившаяся в послевоенную эпоху, допускала долговое финансирование в качестве антикризисной меры, но правительство США до определенного времени не использовало такую возможность благодаря мягкости экономических кризисов в послевоенные десятилетия.
Подход к финансированию государства радикально изменился после 1980 года, когда началась трансформация капитализма в сторону неолиберальной модели. Этот сдвиг мотивировался неэффективностью кейнсианской политики, неспособной справиться с безработицей и инфляцией и поддерживался лозунгами сокращения роли государства и дерегулирования экономики. Парадокс в том, что реализация новой модели потребовала мощной государственной поддержки экономики и финансовых рынков за счет увеличения бюджетных расходов и безудержного наращивания госдолга.
На начальном этапе экспансия государственных заимствований обеспечила успешные результаты рейганомики, хотя подобная политика не предусматривалась изначально. Идеологи неолиберального капитализма, такие как Фридрих Хайек и Милтон Фридман, вдохновившие правящий класс США на смену курса, не агитировали за экспансию госдолга. Одним из предвыборных обещаний Рональда Рейгана, избранного в 1980 году, было сбалансировать федеральный бюджет, раздувшийся в конце 1970-х из-за стагфляции. Однако именно при этом президенте и его преемнике Джордже Буше-старшем уровень госдолга удвоился: с 31% ВВП в 1980 году до 62% в 1992-м. Это потребовалось, чтобы закрыть бюджетную дыру, возникшую из-за снижения рейгановской администрацией налогов для бизнеса при одновременном увеличении госрасходов, необходимых в первую очередь для усилившейся гонки вооружений.
Президенство Билла Клинтона можно считать вершиной успеха США, пожинавших плоды обретения монополярного мира и начавшейся глобализации. В «тучные 1990-е» американский госдолг стабилизировался и даже снижался — c 64% ВВП в 1996 году до 55% в 2001-м — благодаря росту экономики и четырехлетке бюджетного профицита 1998‒2001 годов (достигнутого впервые за тридцать лет после 1969 года). Попытка бюджетной консолидации и нормализации уровня госдолга была прервана кризисом доткомов 2001 года, а затем неолиберальными фискальными реформами Джорджа Буша-младшего, постаравшегося углубить «достижения» рейгановской эпохи. Были резко сокращены налоги на доходы сверхбогатых групп и прибыли корпораций, причем опять на фоне увеличения расходов на оборону и обеспечение национальной безопасности (после событий 11 сентября 2001 года).
После финансового краха 2008 года федеральный бюджет использовался для спасения американской банковской системы и «слишком больших корпораций», а результатом стал большой скачок госдолга — с 63% ВВП в 2007 году до 100% в 2012-м. К спасению «утопающих» активно подключился Федрезерв, осуществивший скупку бумаг подконтрольных правительству ипотечных компаний Fannie Mae и Freddie Mac, а затем бумаг Федерального казначейства и увеличивший стоимость своих активов с 1 трлн до 4 трлн долларов в 2008‒2014 годах. Все эти меры помогли американской экономике преодолеть глубокий финансовый кризис, а затем выйти из Великой рецессии.
Особенностью пятого долгового цикла является одновременный рост и государственного, и частного долга
Еще более масштабными были поддержка со стороны ФРС и бюджетные вливания в экономику в годы пандемии 2020‒2021 годов. Федрезерв приобрел тогда казначейских бумаг на 3,5 трлн долларов и на 1 трлн долларов ипотечных. Прямое денежное субсидирование правительством домохозяйств и бизнеса увеличило в 2021 году уровень госдолга до 126% ВВП, превысив пиковое значение этого показателя в конце Второй мировой войны.
Иногда ковид сравнивают с войной, создавшей для США серьезную угрозу национальной безопасности, которая оправдывала беспрецедентные стимулирующие меры (включая наращивание активов ФРС с 4 трлн до 9 трлн долларов). Если так, то завершение этой «войны» пока не обозначило признаков разворота, стабилизации или даже замедления темпов роста госдолга. В 2022‒2023 годах благодаря инфляционному всплеску цен отношение госдолга к ВВП несколько снизилось, что видно на графике 3, но в 2024‒2025-м динамика этого показателя опять вернулась к восходящей долговременной тенденции.
Итак, по итогам более чем сорокалетнего господства неолиберальной экономической модели уровень госдолга США вырос четырехкратно, с 31% ВВП в 1980 году до 123% в 2025-м, причем динамика этого показателя характеризуется экспоненциальным трендом (см. график 3). В результате, как констатирует немецкий социолог Вольфганг Штрик в книге «Купленное время», налоговое государство превратилось в долговое — в том смысле, что решающую роль в обеспечении правительства США необходимыми ресурсами через финансирование дефицитов в последние десятилетия играет негосударственная финансовая система. Помимо американских инвестиционных и страховых компаний, банков, пенсионных фондов она также включает иностранных кредиторов, на долю которых приходится 9,2 трлн долларов, или 31% госбумаг США в обращении.
Происходившая с 1980-х финансиализация экономики США была основана на финансовым дерегулировании и либерализации потоков капитала. Благодаря этим процессам существенно расширились возможности кредитования бизнеса, а основным критерием инвестиционных решений на уровне корпораций стала рыночная капитализация. Развитие потребительского кредитования подстегнуло спрос домохозяйств на товары длительного пользования и недвижимость. Все это способствовало подъему экономики и поддержанию благосостояния населения, несмотря на дерегулирование на рынке труда при существенном ослаблении профсоюзов и, как следствие, снижение реальных зарплат.
Другой стороной либерализации кредитования частного сектора была резкая активизация финансовых спекуляций, которые привели к серии кризисов и крахов. Финансовое дерегулирование повлекло за собой кризисы ссудно-сберегательных ассоциаций и коммерческой недвижимости в 1980-е, обвал фондового рынка в 1987 году и крах акций доткомов в 2001-м. В конечном счете дерегулирование финансового сектора послужило первопричиной ипотечного бума 2000-х и обрушения американского рынка недвижимости в 2007 году, приведшего к мировому финансовому кризису.
Однако финансовые крахи и экономические кризисы многократно случались там и раньше. Особенностью реализации новой модели капитализма было то, что наращивание частной задолженности — бизнеса и домохозяйств — происходило одновременно и в сопоставимой пропорции с экспансией госдолга, что можно видеть на графике 3. По данным Мирового банка, уровень кредита частному сектору вырос в 1980‒2024 годах более чем двукратно, с 94 до 198% ВВП.
В предшествующие исторические периоды динамика госдолга и частного долга в США была иной: они росли циклично и в чередующейся последовательности. Как показано в новой книге американского бизнесмена Ричарда Вейга «Парадокс долга», смена долговых циклов определялась упомянутыми выше масштабными войнами. На графике 4 можно видеть, что в истории США до 1980 года этих циклов было четыре. Во время войн, с которых циклы начинались, госдолг в отношении к ВВП наращивался, а частный долг снижался, поскольку государство брало на себя расходы военного назначения. В межвоенные периоды частный долг, наоборот, увеличивался, а уровень государственного существенно снижался благодаря росту ВВП, который обеспечивался за счет частного долга.
Великая депрессия и Вторая мировая война дали четырехкратное снижение уровня частного долга, со 161% ВВП в 1928 году до 37% ВВП в 1945-м (см. график 4). Причиной было сжатие банковских депозитов в период депрессии и снижение частных кредитов во время войны. Произошедший в ту эпоху «естественный отбор» улучшил качество банковской системы и снял долговое бремя с бизнеса, что позволило начать послевоенный подъем американской экономики едва ли не с чистого листа. Наращивание кредитования частного сектора при таких благоприятных условиях обеспечило в послевоенном, четвертом по счету, долговом цикле устойчивый экономический рост, который дал значительное снижение уровня госдолга к началу 1980-х.
Последовавшая затем экспансия государственных заимствований обозначила начало пятого долгового цикла, но не была обусловлена масштабными военными расходами и потому нарушила исторически сложившуюся циклическую динамику частного и государственного долга. Происходившее в то же время наращивание частного долга не ослабляло бремя государственных обязательств, как это было в послевоенный период, а наоборот, вело к его усилению, поскольку государство взяло на себя устранение негативных последствий кредитных бумов. В течение двух лет после кризиса 2008‒2009 годов уровень частного долга понижался, но потом опять возобновилась тенденция к его росту (см. график 3). Стимулирующие меры позволили избежать повторения Великой депрессии, однако была упущена возможность создать благоприятные стартовые условия для нового подъема экономики, аналогичного по силе послевоенному.
Сегодня сверхвысокий уровень частного долга — почти 200% ВВП, что несопоставимо с 37% в 1945 году — является главным барьером для экономического роста в США. Издержки по его обслуживанию препятствуют производственным инвестициям и ограничивают потребительский спрос. Тенденция быстрого наращивания частного долга из-за высоких процентных ставок увеличивает риски неплатежеспособности заемщиков, что также сдерживает инвестиции. При таких обстоятельствах вряд ли будет возможно замещение государственного долга частным, осуществленное в послевоенном долговом цикле.
Закредитованность американской экономики сдерживает инвестиции в производственный капитал, но это лишь часть проблемы. Бюджетное управление Конгресса дает довольно пессимистичный прогноз долговременного потенциального темпа роста продуктивности экономики (ВВП на одного занятого) — всего 1,3% в год. Для сравнения: в предшествующее тридцатилетие (1994‒2023) рост продуктивности составил 1,6%, а в период 1950‒1973 годов был на уровне 2,7%, что характеризует долговременную тенденцию к замедлению роста. Очередная технологическая революция, о которой говорят некоторые футурологи, явно не отражается в экспертных оценках.
Динамика трудовых ресурсов является основным количественным фактором, ограничивающим дальнейший рост американского ВВП. В послевоенный период предложение рабочей силы увеличивалось благодаря притоку в сферу производства женщин и поколения бэби-бумеров: с 1950 по 1980 год численность трудоспособного населения росла со среднегодовым темпом 1,8%. В ближайшие десять лет ожидается снижение этого показателя до 0,7% из-за старения населения и снижения рождаемости в последние десятилетия.
Исходя из таких оценок можно рассчитывать на среднегодовой рост реального ВВП в ближайшие десять-двадцать лет лишь в пределах 2%, то есть почти в два раза ниже послевоенных темпов. Этого, очевидно, недостаточно для сохранения Соединенными Штатами лидирующих позиций с учетом конкуренции со стороны Китая, Индии и других азиатских экономик. Необходима долговременная государственная стратегия, нацеленная на ускорение темпов роста продуктивности за счет повышения конкурентоспособности.
Претендующая на такую роль экономическая политика Дональда Трампа больше похожа на имитацию стратегических решений и во многом основана на иллюзиях. Например, попытка начать реиндустриализацию на основе тарифных войн и изоляционизма не обоснована историческими фактами. После окончания Второй мировой войны американский бизнес существенно выиграл от открытия международных рынков и поставок товаров союзным странам по плану Маршалла. Индустриализация Америки в последней трети XIX века опиралась, помимо протекционистских мер, на два мощных поддерживающих фактора — грандиозное расширение сельскохозяйственных площадей с экспортной ориентацией производства зерна и развитие разветвленной сети железных дорог. «Новый курс» Рузвельта продолжил развитие транспортной инфраструктуры: в 1930-е за счет бюджета были построены сети автодорог и каналов, огромное количество мостов и шлюзов. Послевоенный рост экономики США происходил на базе инфраструктуры, созданной государством перед войной.
В наше время такое вряд ли возможно, поскольку состояние американской инфраструктуры выглядит удручающе. По данным Бюджетного управления Конгресса, в 1960-х расходы на транспортную и водную инфраструктуру составляли в среднем около 5% федерального бюджета, а к 2023 году эта доля упала до 2,2%. За тот же период средняя доля инфраструктурных вложений в расходах штатов и округов снизилась с 24 до 16%. Следствие недофинансирования этого важнейшего сектора экономики — регулярные аварии на железных дорогах. По данным на 2017 год, 90 тыс. плотин в США имели средний возраст 56 лет, из них 15,5 тыс. входили в число особо опасных; из 640 тыс. мостов в стране 40% были старше 50 лет и 11% имели структурные дефекты, а возраст половины шлюзов был более полувека. Похожая картина и с системой энергообеспечения: например, средний возраст электрических трансформаторов превысил 40 лет.
Чтобы преодолеть отставание в этой сфере, государство принимает определенные меры. Принятый в ноябре 2021 года, при президенте Джо Байдене, Закон об инвестициях в инфраструктуру и рабочие места предусматривал выделение 1,2 трлн долларов в течение пяти лет на развитие инфраструктуры, включая зеленую энергетику. Однако, по данным издания Politico, проекты, подпадающие под этот закон, были профинансированы к концу 2024 года лишь на 348 млрд долларов, это менее 100 млрд долларов в год, что на порядок ниже расходов по обслуживанию госдолга — 1,1 трлн долларов, запланированных на 2025 финансовый год. Распределение средств на инфраструктурные проекты между штатами стало предметом политического торга конгрессменов. Трамп же использует выделение средств по инфраструктурному закону как инструмент политического давления, хотя относится к нему без особого энтузиазма. «Это проигрыш для США, ужасная сделка, которая выставляет республиканцев слабыми, глупыми и тупыми» — так он охарактеризовал проект данного закона четыре года тому назад.
Вместо того чтобы отдать приоритет развитию инфраструктуры, Трамп следует по стопам Рейгана, делая ставку на возобновление гонки вооружений — возможно, на сей раз за счет союзников по НАТО. Но независимо от стратегических результатов сама по себе эта гонка не является двигателем устойчивого экономического роста. После окончания Второй мировой войны США понадобилась масштабная и затратная реконверсия военного производства, а 20 млн американцев были вынуждены искать работу в гражданских секторах. Резкая структурная перестройка экономики спровоцировала рецессию 1946‒1947 годов, которая оказалась не столь затяжной лишь благодаря взрывообразному росту потребительского спроса населения в связи с отменой карточной системы.
Если рост американской экономики затруднен из-за бремени частного долга, неблагоприятной демографии и устаревшей инфраструктуры, то нельзя ли использовать инфляцию товарных цен, которая внесла значительную лепту в сокращение уровня американского госдолга после войны? Совсем недавно аналогичный эффект был произведен инфляционным всплеском, вызванным пандемией и санкциями против России. Среднегодовая инфляция в 2021‒2023 годы составила 5,6%, благодаря чему госдолг США потерял за три года 18% в реальном выражении относительно ВВП.
Почему бы не повторить опыт инфляционного обесценения этого долга вновь? Казалось бы, все не так сложно — Федрезерву надо опять включить «печатный станок» на «допустимых оборотах» таким образом, чтобы сгенерировать умеренную инфляцию, в диапазоне 5‒6% в год. В течение шести-семи лет она могла бы дать, при прочих равных, реальное сокращение объема госдолга на 25‒33%, что опустило бы его уровень ниже психологической отметки 100% ВВП. Это не решило бы проблему кардинально, но внесло бы весомый вклад в снижение долгового бремени.
Однако, чтобы инфляционное обесценение долговых рыночных обязательств было возможно, реальная доходность по ним должна быть отрицательной, то есть инфляция должна устойчиво и значимо превышать номинальную доходность. Проблема в том, что сейчас намного труднее обесценить госдолг через инфляцию, чем в послевоенное время. Тогда рынок облигаций был под контролем государства, причем они были 20-летние с номинальной годовой доходностью 2,5‒3,0%. С учетом фактической инфляции эти облигации давали держателям реальную долговременную доходность минус 0,8‒0,9% годовых, что означало кумулятивную потерю 17‒20% от начального номинала. Такое было возможно, потому что со вступлением во Вторую мировую войну правительство США проводило мощную пропагандистскую кампанию по добровольно-принудительному размещению военных займов среди населения. Их инфляционное обесценение было заложено изначально, поскольку номинальная доходность была зафиксирована на уровне заведомо ниже инфляции, которую можно было ожидать в военное время.
Сегодня же в портфеле казначейских обязательств США доминируют короткие выпуски и более 60% государственного долга в обращении должно быть погашено к концу 2028 финансового года. Проблема в том, что в доходностях новых коротких бумаг оперативно отражаются инфляционные сдвиги монетарной политики, а удлинить среднюю дюрацию по госдолгу Казначейству пока не удается: начиная с 2023 года ему приходится погашать в больших объемах короткие пандемийные выпуски. Финансовая власть вынуждена искать компромисс между выплатой более высоких процентов по длинным бумагам и принятием риска пролонгации коротких, возможно с еще более высокими ставками в кризисных ситуациях. При таких жестких ограничениях рынка вряд ли можно обеспечить значимую отрицательную доходность госбумаг в реальном выражении, за исключением тех случаев, когда государство целенаправленно вводит режим «финансовых репрессий», обрекающих инвесторов на инфляционные потери.
Более существенное препятствие к обесценению госдолга через инфляцию товарных цен заключается в том, что она неуправляема, поскольку в значительной мере носит немонетарный характер. Как во время Второй мировой войны, так и в период пандемии ковида инфляция была следствием временных дефицитов, возникавших в связи с перестройкой производственной системы или прерываниями цепочек поставок. В настоящее время дополнительным инфляционным фактором становится повышение таможенных тарифов США и другими странами. Какова бы ни была природа немонетарной инфляции, обеспечить ее тонкую настройку монетарными средствами в заданном диапазоне невозможно в принципе.
Но если товарная инфляция неуправляема, зачем тогда ФРС с 2022 года проводит жесткую политику, ставшую камнем преткновения между Трампом и руководителем ФРС Джеромом Пауэллом? Причина, конечно, не только и не столько в декларируемом предотвращении инфляционной угрозы ради сохранения доверия к доллару как доминирующей резервной валюте. В распоряжении у американского государства еще имеются неэкономические рычаги, чтобы препятствовать бегству из доллара в глобальном масштабе. На самом деле ФРС держит процентные ставки высокими, реализуя давнишний план сокращения своих активов. Начиная с 2018 года — с перерывом на два пандемийных года — система продает свои активы, что вызывает давление на их цены вниз, а на доходности — вверх (см. график 5). О продолжении сокращения размеров баланса ФРС с 9 трлн до 4 трлн долларов было заявлено в 2021 году, а возобновление продаж практически совпало по времени с повышением базовой ставки во втором квартале 2022-го. В результате к середине 2025 года величина баланса была снижена до 6,7 трлн долларов, то есть объем среднемесячных продаж активов ФРС составил более 60 млрд. Но, как видно на графике 5, процесс замедлился, причем вместе с понижением ставки с 5,3 до 4,3% к началу текущего года (в июле управляющий Федрезерва Кристофер Уоллер предложил ограничить сжатие активов уровнем 5,8 трлн долларов).
По какой же причине ФРС сокращает размеры своих активов, вынуждая банки уменьшать резервы и идя при этом на экономические и политические риски высоких процентных ставок? Необходимо расчищать завалы избыточной ликвидности банковской системы, созданной ФРС в кризисные времена. Иначе не получится в дальнейшем снижать базовую процентную ставку без риска спровоцировать новый финансовый бум, поскольку, имея колоссальный денежный ресурс — 3,3 трлн долларов резервов в июле 2025 года, банки опять начнут надувать пузырь активов. Кроме того, ФРС до сих пор платит банкам высокий процент по резервам: 4,4% годовых по данным на август 2025-го. Такая практика, введенная еще в 2008 году, давала банкам возможность выжить в кризисе, не оставшись внакладе, но давно уже стала бесплатной кормушкой, которую следует урезать, сократив банковские резервы.
Таким образом, как и в предшествующие десятилетия, именно инфляция активов, а не товарных цен является на самом деле первостепенной проблемой для монетарной власти США. Ее решение не формализовано в виде мандата ФРС, но косвенным образом влияет на снижение бремени госдолга. Возможный при низком проценте бум на рынке активов ускорит начало очередного финансового кризиса, а значит, потребует в дальнейшем новых спасительных вливаний из госбюджета за счет долгового финансирования.
По прогнозу Бюджетного управления Конгресса, в ближайшие десять лет ВВП будет расти со средним темпом 2,1%. Если учесть, что реальный процент колеблется в пределах 1‒2, динамика отношения госдолга к ВВП будет определяться первичным дефицитом — разностью непроцентных расходов и доходов бюджета, — который составил в 2024 финансовом году 963 млрд долларов, или 3,3% ВВП. Как показывают расчеты, чтобы госдолг США мог стабилизироваться, например, около отметки 125% ВВП, первичный дефицит должен быть ниже 1% ВВП, а снижение долговой нагрузки возможно лишь при балансе доходов и непроцентных расходов.
Однако на уровне принятия бюджетных решений такие возможности даже не обсуждаются. По прогнозу Бюджетного управления, к 2035 году госдолг США — без учета задолженности бюджета на 7,4 трлн долларов по федеральным целевым программам социальной поддержки пенсионеров, госслужащих, ветеранов и недееспособных — вырастет c 29,6 трлн долларов, или 100% ВВП на начало текущего года, до 52 трлн, или 118% ВВП. Если эту задолженность все же учитывать — как источник финансирования из бюджета будущих дефицитов социальных программ, — то госдолг через десять лет достигнет 59 трлн долларов, или 135% ВВП (приведенные выше данные на август 2025-го — 37 трлн долларов, или 123% ВВП, — рассчитаны по полной калькуляции). Согласно этому прогнозу, доля процентных выплат в расходных статьях федерального бюджета вырастет до 17% (в 2024 году было 13%), поскольку увеличение нагрузки госдолга на экономику повысит стоимость его обслуживания.
И все же первопричина нарастающего навеса госдолга не процентные расходы, а хронический первичный дефицит, в среднем около 3% ВВП за последние двадцать лет. В финансовом отчете американского правительства за 2024 год предусматривается сохранение этого показателя в следующие десять лет на таком же уровне, 3,1% ВВП, а к 2045 году — увеличение до 4% ВВП из-за неблагоприятных сдвигов в демографии. Оценки долговременной долговой нагрузки, фигурирующие в том же отчете, выглядят еще более проблематично. Если существующая система госфинансов США останется неизменной, то отношение госдолга к ВВП достигнет 200% к 2049 году и 535% к концу столетия.
Наиболее вероятной финансовой стратегией государства для замедления роста госдолга будет дальнейшее сокращение социальных обязательств, которое может оказаться политически более приемлемым в условиях обостряющейся внешнеполитической напряженности.
Наращивание долгового навеса означает для США дальнейшее снижение конкурентоспособности и усиление уязвимости к неизбежным в будущем финансовым кризисам. Упомянутые выше долговременные прогнозы финансового состояния государства исходят из предположения о сохранении статус-кво, однако не стоит исключать сценарии радикального решения долговой проблемы.
Обрушение американской пирамиды госдолга маловероятно даже при ускоряющейся дедолларизации в странах глобального Юго-Востока. Львиная доля трежерис у иностранцев (около 70%) находится в портфелях стран — союзниц по НАТО и зависимых от США (Япония, Великобритания, Бельгия, Франция и т. д.), руководство которых нетрудно удержать от оппортунизма путем переговоров. Если иностранные держатели все же начнут массово сбрасывать трежерис, то обвал пирамиды можно будет остановить. ФРС без проблем скупит, причем дешевле номинала, бумаги на 3‒4 трлн долларов (из 9,2 трлн на руках у иностранцев) и, по сути, вернется к состоянию своего баланса на начало 2022 года в несколько расширенном размере — 9‒10 трлн долларов. По этой причине инвесторы пока не видят в дефолте по госдолгу США реальной угрозы.
И все же допустим, что американское государство само решится радикальным образом снять бремя своих обязательств, как это не раз случалось в истории США. Две девальвации доллара к золоту в 1933 и 1971 годах можно считать дефолтом государства в грубой форме. Более изящный вариант дефолта возможен через реструктуризацию госдолга, например конвертацию всех выпусков в обращении в бессрочные облигации. С одной стороны, такой шаг откроет простор для инфляционного обесценения обязательств, что пока невозможно из-за коротких сроков до погашения. Но, с другой стороны, выпуск новых бумаг окажется очень затруднен из-за кризиса доверия, а значит, финансовым властям придется одновременно балансировать федеральный бюджет, обнулив первичный дефицит. Такая реструктуризация госдолга могла бы дать эффективный стимул мерам жесткой экономии, хотя на данный момент подобный сценарий кажется маловероятным для государства, более сорока лет находящегося в сильной долговой зависимости.
Однако все может измениться, если возможный долговой кризис будет способствовать смене властных элит, которая в США давно назрела. Можно предположить сценарий мягкого дефолта как триггера такой смены, в результате которой новая технократическая элита потеснит старую финансовую олигархию, господствующую в этой стране по меньшей мере с основания ФРС в 1913 году. Наиболее яркие представители новой цифровой технократии — молодые энергичные деятели типа Илона Маска, Питера Тиля и Джея Ди Вэнса. Другую сторону олицетворяют престарелые Джордж Сорос и Уоррен Баффет. Если финансовая олигархия вновь потерпит фиаско, аналогичное произошедшему в 2008‒2009 годах, то спасения почти всех «утопающих» может и не последовать. В таком случае новая технократия получит хороший шанс перехватить рычаги политического влияния у старой финансовой олигархии, установив тотальный цифровой контроль над финансовой системой, а трампономика войдет в историю как переходный этап на пути США к новому прекрасному миру.