Очень похоже, что американский президент действительно недооценивал сложность разрешения украинского кризиса, но эта задача видится ему второстепенной, и хаотичными его действия в этом направлении назвать никак нельзя. Трамп в полной мере реализовал свои предвыборные обещания, данные соратникам. США вышли из непосредственного участия в военном конфликте и деэскалировали отношения с Россией, в том числе снизив угрозу ядерного противостояния. В то же время Вашингтон остался ключевым оператором украинского конфликта, как в военном плане (через продажу оружия союзникам и предоставление разведданных), так и в дипломатическом, фактически создав репутацию нейтрального переговорщика, что важно для отношений с третьими странами.

Экономические выгоды от перекройки энергетического рынка, разгона ВПК с твердыми заказами на десятилетия, деиндустриализации Европы с перетоком кадров, капиталов и технологий в американскую промышленность таковы, что, вполне вероятно, когда-нибудь мы еще посчитаем решения Трампа спасительными для США.

В итоге Вашингтон получил свободу рук, которая позволяет лавировать между позициями Европы, Украины и России, постоянно меняя риторику. После компромиссных переговоров в Анкоридже Трамп зафиксировал предложение Москвы об обмене территорий без предварительной заморозки боевых действий. Но не сумел продавить европейских союзников и, чтобы сохранить лицо, вновь вернулся к словесному давлению на Россию. А в целом зафиксировал и без того всем очевидную ситуацию: именно прогресс на поле боя или его отсутствие вынудит стороны смягчить позиции.

Однако со стороны Трампа мы наблюдаем изящную манипуляцию смыслами: по факту оставаясь ключевым участником военных действий на Украине, США не намерены допускать военного поражения Киева, легко закрывая глаза на неспешное продвижение ВС РФ в Донбассе, который уже давно списан в зону российского влияния вместе со всеми новыми регионами. Единственно допустимым сценарием разрешения конфликта в Вашингтоне видят заморозку по линии фронта или по новым российским границам, когда Россия на них выйдет. И можно предположить, что давление на Москву усилится, когда деградация украинской армии станет совсем очевидной и предопределит риски обрушения фронта и отката до Днепра.

В конечном счете американская политика в отношении России неизменна при любом американском президенте. Это поддержка горящих точек по периметру, вынуждающих Москву тратить ресурсы не на внутреннее развитие, а на сферу безопасности. Это геополитическая изоляция, предупреждающая возможные союзы с Европой и, в частности, Германией, с Китаем и Индией. Это блокирование технологической модернизации.

Трудно представить мотивацию отказа США от этой стратегии, кроме необходимости учитывать развитие ядерного потенциала России: новую гонку вооружений американцы не потянут, а вот риски эскалации подорвут усилия Трампа по возвращению Соединенным Штатам статуса ведущей экономики. Стратегическая безопасность — ключ к управлению миром, в котором капитал и жадность торговцев играет бóльшую роль, чем энтузиазм и энергия пассионарных воинов (об этих аспектах переговорной линии Москвы и Вашингтона мы писали в статье «В чем суть переговорной стратегии Москвы и Вашингтона», см. «Монокль» № 10 за 2025 год).

Именно поэтому Дональд Трамп на второй президентской каденции вывел отношения с Россией из жесткой конфронтации в рамки двусторонних переговоров, то есть поставил их содержание над украинской повесткой, что отказывался делать его предшественник и от чего отказываются европейские лидеры. Результат этого диалога не настолько богатый, как того бы хотелось, хотя мы и не знаем о закулисных решениях.

В то же время мы фиксируем определенную деэскалацию между нашими странами. А недавно Владимир Путин пообещал придерживаться положений ДСНВ, последнего соглашения о прямых ограничениях на ракетный потенциал, в течение года после истечения договора 5 февраля 2026 года. То есть, по сути, предложил «временное окно» для выработки нового компромисса в этой сфере. Россия никогда не использовала свой ядерный арсенал для решения сложных международных конфликтов и не хотела бы тратить ресурсы в гонке вооружений, и потому наравне с Соединенными Штатами она заинтересована в деэскалации.

Похоже, этот вопрос удалось вывести за рамки украинской сделки, а также в результате серии переговоров поддержать желание Трампа не использовать украинскую территорию для прямого военного противостояния. Но пока не получилось найти убедительные аргументы для полного отказа США от влияния на Киев и сохранения долгосрочной точки давления на Россию.

Переговоры между Путиным и Трампом в Анкоридже, по своей сути компромиссные, вновь обнажили фундаментальные противоречия сторон в видении будущего украинского государства. Судя по косвенным свидетельствам официальных и неофициальных лиц, Владимир Путин согласился на территориальный обмен частей ДНР и ЛНР на позиции ВС РФ в украинских областях, но лишь для того, чтобы остановить огонь и перейти к обсуждению фундаментальных условий перемирия. На Западе же очевидно восприняли российскую позицию как финальное согласие на заморозку — и в итоге отказались.

Противоречия вновь разрешаются на поле боя, но на следующем этапе вопрос о политическом урегулировании неизбежно встанет опять, а потому полезно поразмышлять о силе и слабости переговорных позиций.

Финляндия

«Мы нашли решение в 1944 году, и, я думаю, мы сможем найти решение и в 2025 году», — высказался президент Финляндии Александр Стубб на встрече с Трампом. Потом, правда, долго оправдывался, подчеркивая, что вовсе не имел в виду модель «финляндизации» Украины, поскольку считает ее позорной и ущербной для своей страны. Однако именно о таком сценарии все чаще говорят в Европе, имея в виду, правда, несколько разные его аспекты.

Интересно, что и предложения России в Стамбуле в 2022 году отчасти соответствовали финской модели. Об этом прямым текстом говорил лидер фракции «Слуга народа» Давид Арахамия, возглавлявший делегацию Украины на переговорах: «Они действительно почти до последнего надеялись, что они нас дожмут до подписания такого соглашения, чтобы мы взяли нейтралитет. Это было самое большое для них дело. Они готовы были закончить войну, если мы возьмем — как Финляндия когда-то — нейтралитет и дадим обязательства, что мы не будем вступать в НАТО».

Сам термин «финляндизация» сегодня имеет несколько разные трактовки в зависимости от политической ориентации. На Западе еще в период холодной войны он имел негативную коннотацию и описывал вынужденное, хоть и добровольное согласие на ограничение суверенитета под давлением более сильного государства ради экономических преференций и безопасности. Удивительно, что в Европе не ощущают, насколько эта формулировка сегодня подходит к Европейскому союзу в отношениях с США.

Другое определение говорит о «финляндизации» как о системе двусторонних отношений, при которых государство получает значительные выгоды от экономического сотрудничества в обмен на свой военный и политический нейтралитет. Эту «мягкую» версию и имеет в виду Россия, предлагая такой формат отношений, по сути, всем государствам по своим границам, даже не стремясь ограничивать их стремление к многовекторности, а настаивая лишь на гарантиях невступления соседей во враждебные военно-политические блоки, или, точнее, блок — НАТО.

Надо заметить, что именно финская модель начала выстраиваться при украинском президенте Викторе Януковиче, который балансировал между Востоком и Западом, получая, как и Финляндия в свое время, хорошие деньги на статусе буферного рынка. И лишь неуемная жадность и политическая недальновидность привела Украину Януковича к кризису вокруг подписания соглашения об ассоциации с ЕС и затем к Майдану. А если смотреть шире, то именно в Европе тогда отказались от идеи сохранения даже относительно нейтральной Украины. Европейские лидеры не только жестко настаивали на подписании соглашения, но и непосредственным образом участвовали в конституционном перевороте.

Ограниченная военная операция, принуждающая к соблюдению интересов собственной безопасности, не будет эффективной, если оппонент сохраняет вооруженные силы и консервирует реваншизм

Новые украинские власти, понятно, ни о какой финской модели и слышать не хотели. Дело даже не в потере Крыма, а в самом базисе националистической верхушки, определявшей вектор политики Киева, которая выстраивалась не просто на отторжении идеи компромисса с Россией (знаменитом тезисе Кучмы «Украина — не Россия»), а на поиске новой идентичности за счет конфронтации с Москвой. Что и вылилось в вооруженную операцию по подавлению русского востока.

Именно поэтому Владимир Путин, составляя план Минских соглашений, отошел от идеи «финляндизации» Украины: нейтралитет для Киева тогда означал политическую делигитимацию, а для России — риск наращивания военной угрозы. В найденном компромиссе предлагался, скорее, сценарий боснийского урегулирования: широкая федерализация при постепенном снижении политического влияния Киева. Это позволило бы не только остановить конфликт в Донбассе, но и уравновесило бы культурные противоречия на Украине, а также вернуло стране нейтральную геополитическую роль.

Как известно, Россию европейцы обманули, а Украину принялись накачивать оружием и пропагандой, конструируя модель силового противостояния Москве.

Почему нейтралитет перестал считаться возможным решением и оказался невостребован просвещенной Европой? Ведь в 2014 году финскую модель Украине советовали такие гуру западной политологии, как Збигнев Бжезинский и Генри Киссинджер. Однако представители школы реализма в мировой политике были не в чести, и возобладала линия на стратегическую конфронтацию с Россией, в рамках которой учитывать ее стратегические интересы и обеспокоенность в сфере безопасности казалось делом ненужным. С самого проигрыша в холодной войне Москву не считали серьезным соперником — ни экономическим, ни даже военным. Пересматривать итоги крушения двухполярной модели никто не планировал.

Если смотреть шире, то окончание эпохи холодной войны привело к разрушению тактики международной балансировки, результат чего мы увидели после 2022 года: Финляндия и Швеция вошли в НАТО, Швейцария ввела санкции, Австрия встроилась в общеевропейскую политическую риторику. И это не спонтанная реакция на российскую угрозу, а завершение процесса идеологической перестройки. Как раз рисков для собственной безопасности у прежних нейтралов стало многим больше, но инстинкты, накопленные предыдущими поколениями, притупились, а желание встать на «правильную» сторону истории усилилось в полном соответствии с неолиберальной американской доктриной конца истории и «цветущего европейского сада». Откат от нее Соединенных Штатов при Дональде Трампе считается пока временным.

Так что стамбульские предложения России, как плод школы реализма, просто неприемлем для идеологически зашоренных политиков Запада — и в 2022-м, и в 2025-м. Переход Украины в зону нейтралитета воспринимается как проигрыш и оппонируется с остервенением.

Другое дело «корейский сценарий», под которым понимается вовсе не вариант вечной заморозки фронта при консервации двух режимов, а лишь остановка военных действий, которая позволит выиграть время для милитаризации как Украины, так и Европы.

В конце концов, именно русофобская Украина нужна Западу, как консолидирующая точка для выстраивания буфера на российских рубежах. Что укладывается в стратегию Европы по формированию нового «санитарного кордона» на границе с Россией. Напомним, этот термин возник в начале прошлого века, а саму идею попытались реализовать в положениях Версальского договора 1919 года: европейцы стремились построить оборонительный союз вокруг Советской России, чтобы спастись от угрозы распространения коммунизма. По факту же страны Балтии и Восточной Европы должны были обеспечивать политическую, военную и экономическую блокаду России, не допуская в то же время перспективы формирования ее союза с Германией. Впрочем, эту «вечную» изоляционистскую стратегию неоднократно пытались реализовывать и против Российской империи, и против СССР после Второй мировой войны.

Сегодня же ее опять воссоздают с теми же целями и задачами на суше, на море и даже в воздухе. Насыщают войсками НАТО восточные рубежи, обновляют логистическую сеть для быстрой доставки войск к российским границам. Постепенно разворачивают условия для блокады выхода России из Балтики и Черного моря, а Прибалтику готовят к жертвенной роли основного антироссийского плацдарма на севере. Внезапные «российские» беспилотники без боевой части и с разносерийными номерами над Польшей, Данией, Швецией, Норвегией, скандалы с отражением полетов наших истребителей вблизи границ НАТО — все это позволяет обосновать затраты и обстоятельства для усиления ПВО и ВВС, а также антидроновой защиты по российскому периметру.

Понимая такие опасные тенденции, реалист Виктор Орбан выступает с идеей большой буферной зоны на Украине, в которой будут отсутствовать значительные военные силы ВСУ и Запада. «Сегодня европейцы “элегантно” рассуждают о гарантиях безопасности, но эти гарантии фактически означают раздел Украины… Результатом раздела Украины станут российская зона, демилитаризованная зона и, наконец, западная зона, об очертаниях и статусе которой мы пока не можем сказать ничего определенного. Российская зона уже создана. Она охватывает примерно 20 процентов территории Украины. Это уже прошлое, и об этом уже не спорят. Ведется дискуссия о том, в скольких километрах от границы российской зоны должна быть создана демилитаризованная зона: 40 километров, 50, 100, 200…» — сказал венгерский премьер.

Трудно сказать, насколько это рабочий вариант, причем для всех сторон. Понятно, почему на этой позиции стоит Венгрия, которая прекрасно осознает судьбу страны на переднем крае искрящей линии соприкосновения России и Европы. Демилитаризованная зона на «диком поле» позволяет Восточной Европе снизить риски, как это было веками ранее.

Но, помимо прочего, речь идет о фактическом разделе украинской территории, что весьма характерно для западного способа разрешения колониальных споров. А современная Украина все очевиднее движется к колониальному статусу, теряя суверенитет и самостоятельность в определении своей дальнейшей судьбы. И этот факт сильно влияет в том числе на российскую дипломатическую стратегию.

Сложности колониальной модели

Вернемся к стамбульским предложениям России, положения которых не менялись все три с половиной года войны с поправкой на «ситуацию на земле». Они по-прежнему представляют вариант «финской» модели, предусматривающей буферное существование украинского государства. Однако очевидно, что от более мягкого российского варианта трактовки этой модели, предлагаемой до 2014 года, Москва перешла к советскому формату, требуя большего политического влияния на Киев. С одной стороны, мы подчеркивали, что не возражаем против европейской ориентации украинского государства, даже возможного вступления в ЕС. Но при этом настаиваем на смене антироссийской власти и ликвидации националистических устремлений Киева, на защите русского языка и культуры, что оставляет данную территорию в зоне «русского мира». Но главное — требуем демилитаризации и отказа от вступления в НАТО, что в западной трактовке подразумевает серьезное ограничение военно-политического суверенитета Украины, а в российской — установление гарантий обеспечения нашей безопасности в условиях конфронтации с НАТО.

Выполнение этих условий требует не просто переучреждения украинского государства, но, скорее, возвращения ему подлинной суверенности, в чем заинтересована только Россия. Это неприемлемо для наших западных оппонентов, которые давно считают Украину своей колонией — и имеют на это все основания. Госдолг страны уже превысил 180 млрд долларов и приближается к 100% ВВП. Новые деньги для покрытия 40% дефицита бюджета выдают под проценты, хоть и под низкие. И кредиторы рассчитывают вернуть вложения если не живыми деньгами, то реальными активами в виде полезных ископаемых, земли, предприятий, объектов инфраструктуры, которые уже переуступлены в ряде соглашений с США и европейскими странами, иногда по нескольку раз. Украина потеряла треть национального богатства, распродала не только настоящее, но и будущее, а также лишилась генофонда, который мог бы позволить ей восстановиться в обозримой перспективе.

Знаковые перемены произошли и в элите. Владимир Зеленский под руководством американцев еще до 2022 года фактически ликвидировал олигархат, поставил под полный контроль все силовые структуры, СМИ и парламент. Все нити управления страной перешли к компрадорской бюрократии в условиях абсолютной власти президента. Отношения с крупным капиталом выстраиваются на контрактной взаимовыгодной основе, но при этом его волюнтаризм ограничен угрозами санкций в западных юрисдикциях.

Издержки этой модели пока не ярко выражены. Однако важно учитывать следующие обстоятельства. Во-первых, иллюзия эффективной работы госинститутов зиждется исключительно на западном финансировании, никаких внутренних резервов у Украины нет и не будет. Пока украинцы воюют с Россией, Зеленский демонстрирует определенную самостоятельность, даже может шантажировать партнеров или, к примеру, отказываться от выборов. Но в перспективе зависимость Украины от западных денег будет столь велика, что власть в Киеве окончательно приобретет статус колониальной администрации.

Кроме того, отсутствие в стране буржуазии и укорененного национального капитала консервирует систему бюрократов-временщиков, которые неспособны вырабатывать долгосрочную политику. Это принципиально затрудняет какие-либо переговоры с украинской стороной, поскольку никто не может гарантировать выполнение обязательств, а видение перспективы развития страны исключительно конъюнктурное. Результат чего мы и наблюдали в эпоху стамбульских переговоров.

Такое положение дел делает бессмысленными любые встречи Владимира Путина с лидером киевского режима. По сути, остается лишь договариваться о разграничениях интересов с нынешними операторами украинской колонии, которые имеют полный карт-бланш на определение будущего Украины, получив ее активы за счет оплаты войны с Россией. И как раз поэтому стамбульский вариант мирной сделки видится куда более амбициозным вариантом, чем задача установления полного военного контроля над территорией Украины — это лишь законсервирует противостояние с Западом, поскольку будет означать захват его колониальных активов.

Обозначая цель ликвидации самих причин украинского кризиса, Владимир Путин продолжает бороться не за часть Украины, а за всю территорию страны, предлагая варианты ее переформатирования на принципах национального суверенитета. Это позволит постепенно ослабить внешнее давление и избежать формирования «санитарного коридора», то есть изоляции России с западного направления. В конечном счете именно мирное завершение кризиса запустит процессы смены нынешних глобалистских элит Европы и перезагрузит политические и торговые связи в Евразии, что сбалансирует отношения Москвы и с глобальным Югом, и с КНР.

Кстати, Бжезинский в 2014 году, предлагая свой «финский» сценарий для Украины и считая, что Россия должна принять евроинтеграцию Украины в обмен на отказ Украины от НАТО, указывал на выгоды такого сценария как раз для Запада. Без Украины Россия все еще может быть «империей», но только «‎преобладающе азиатской». И конечно, добровольно соглашаться на такое усечение национальных интересов Москва не может, а значит, финский сценарий должен подразумевать сохранение политического и культурного влияния России на украинской территории.

В завершение стоит еще раз вернуться к историческому опыту отношений с Финляндией, напомнив о двухчастной модели перехода к той самой «финляндизации». На первом этапе, в 1939 году, СССР был вынужден выстраивать северную оборону, предчувствуя приближение мировой войны. Поэтому предлагал финнам обмен южной территории Карельского перешейка на границе с Ленинградом на часть советской Карелии (военная рациональность этой сделки была подтверждена уже через несколько лет). «Зимняя война» была не предопределена, но дипломатия проиграла, и финны в итоге проиграли, заключив договор, условия которого не слишком отличались от тех, что предлагались Москвой изначально.

Однако сохранение суверенитета, армии и почти всей территории не стали аргументом для Хельсинки против идеи выступить на стороне фашистов и поучаствовать в блокаде Ленинграда. В итоге лишь сокрушительное военное поражение и угроза полной потери независимости в 1944 году привели к появлению модели «финляндизации», которая во многом стала возможной благодаря мудрой политике финских политиков тех лет, заботящихся о национальных интересах и выстраивавших теплые отношения с советскими лидерами. В итоге Финляндия не только вернула все атрибуты политической самостоятельности, но и существенно нарастила благосостояние сограждан за счет торговли с СССР.

Выводы следующие. Как показывает исторический опыт, ограниченная военная операция, принуждающая к соблюдению интересов собственной безопасности, не будет эффективной, если оппонент сохраняет вооруженные силы и консервирует реваншизм. При появлении более сильного союзника он рискнет восстановить статус-кво. И лишь полное военное поражение, а также появление во власти у оппонента узконационально ориентированных политических элит создает предпосылки для установление долгих и взаимовыгодных отношений по модели нейтралитета.

Отметим, что и грузинский пример так же хорошо ложится в русло таких обстоятельств — именно он может выступать модельным в отношениях России и Украины, если кто-то справедливо укажет на конечный переход Финляндии от нейтралитета в зону НАТО. Однако международные отношения — материя гибкая, и если ты на миг сам забываешь о национальных интересах и перестаешь проецировать силу и желание защищать родное государство, оппоненты немедленно приступают к переформатированию твоего жизненного пространства.